Это — рассказ обо мне. О моей семье. О том, какие последствия несет война. Как она остается в человеке и как обусловливает его действия. Заранее извиняюсь перед всеми, кого прочитанное здесь может обидеть. Рассказанным здесь я хочу сказать, что наследие войны не заканчивается нажатием курка автомата.
Первичное формирование идентичности, стандартно, происходит в семье. Так было и в моем случае. Это не было ни собственным решением, ни насилием со стороны семьи, все произошло очень просто, естественно, будто так и должно было быть. Именно в Сухуми, в той социальной среде, где я жил до 6 лет, и было первое соприкосновение с локальной формой идентичности.
Я не был частью мега-нарратива, мое прошлое и принадлежность было обусловлено семьей. Там я был не этническим грузином, а сыном отца, кузеном дяди и внуком дедушки. Такими были и мои ровесники. Дома говорили на менгрельском и грузинском. Менгрельский больше носил функцию языка для коммуникации с родственниками. Грузинский больше был языком для разговоров в детском саду и заучивания наизусть стихов.
Вне дома для всех понятным языком был русский. В месте, населенном армянами, русскими, греками, грузинами и абхазами никакой другой язык не смог бы выполнить функцию lingua franca. “Взрослеби”, то бишь родители, тоже в основном говорили на русском, но со своеобразным жаргоном и к каждому второму слову добавляли “вася”. Этот “вася” остался неотделимой частью жизни этого города и спустя годы, я по этому слову понимаю, откуда человек, когда он начинает разговаривать на русском.
Впервые моя локальная идентичность развалилась в Тбилиси, на плато Нуцубидзе (район Сабуртало, прим. ред), когда одна женщина спросила, кто я по национальности? Тогда я впервые спросил маму о своей национальной принадлежности, ответом был — конечно же грузин, но сухумский.
В тот день во двор меня уже не пустили, стемнело и в городе не было света, а находится во дворе разрешено было только при дневном свете. Следующие несколько дней я глазами искал ту женщину, которая больше уже не появлялась, чтобы подойти и сказать ей, кто я — этнический грузин из Сухуми.
После этого во мне развалилась локальная, характерная для одной сухумской улицы идентичность. После переезда в Тбилиси у меня сложилась двойная идентичность, начинается битва между двумя Дато — Дато “беженцем” и Дато из Сухуми.
Юридически, по документам, все в порядке. Государство по процедуре, “справедливо” все зафиксировало и мой юридический адрес — Сухуми. Номер удостоверения личности начинается так: 620030… На первый взгляд, в этом номере и в этих цифрах ничего особенного, эти 12-значные номера есть у всех граждан Грузии. Из-за начавшийся 27 лет назад войны в Абхазии эти цифры приобрели большую нагрузку и давление. 620030… делает меня носителем двойной идентичности.
Удостоверение личности — некий контракт между мной и государством, который юридически признает мой практически несуществующий адрес. Когда я пишу официальный адрес, несколько тысячам человек, таких же как и я, приходится заполнять две графы — юридический адрес мы пишем отдельно, фактический — отдельно. Это раздвоение формализовано не только в паспорте, это раздвоение стало спутником жизни.
Механически фиксирую тот дом, тот адрес, где я практически не жил и провел лишь первые 6 лет жизни. Этот “легально слаженный” подход делает так, что воображаемые, оторванные от реальности воспоминания начала 1990-х нескончаемо живут в тебе.
На фоне формализации всего этого место моего рождения стало частью памяти. Правда, в этом случае, из-за своего возраста я часто живу не в своих воспоминаниях, не в личных переживаниях, а в параллельной реальности.
Социальная среда, где я вырос, сделала так, чтобы я думал как стать частью рассказов других. Я начал реконструкцию прошлого рассказами других. Сухуми живет во мне не моими воспоминаниями, а воспоминаниями других. Что же я, 6-летний ребенок, должен помнить…
Поэтому, что этот город значит для меня, до конца не понимаю. Он для меня лишь воспоминание, где все живы — дедушки, бабушка, много кто. После 27 лет с начала войны мне исполнилось столько же, сколько и было отцу к ее началу. За все это время много что изменилось, много чего уже нет, много кому годы прибавились. В моих травмированных мыслях же в Сухуми я еще 6-летний ребенок, родители — вновь молодые а дедушка с бабушкой чуть ли не такие, как 30 лет назад.
В Тбилиси вновь пройдет карнавализация дня окончания войны — 27 сентября. Политические элиты вновь попытаются посоревноваться друг с другом у Мемориала Героев в произношении громких речей, лишенных политического смысла и ответственности.
После 27 лет будущее нашего общества лучше всех описывает писатель Гела Чканава в своей работе “Муравей” — путь трагически погибшего отца пытается пройти его сын, которого на том же самом месте, где и отца, собьет машина и он погибает.
Война, наряду со смертью, бедностью и социальными проблемами тысячам человек оставила кризис идентичности. Они до сих пор живут там, в местах, которых больше нет. Восприятие реальности здесь полностью исчезло.
Говоря о моем годовалом сыне и его будущем, отец однажды сказал — Нет вася, он же сухумский. Отец этого очень хочет, но…
Автор: Давид Джишкариани
Материал подготовлен в рамках проекта «Вести из Южного Кавказа». В тексте содержится терминология и иные дефиниции, используемые в самопровозглашенных Абхазии и Южной Осетии. Мнения и суждения, высказанные в статье могут не совпадать с позицией редакции «Netgazeti» и тбилисского офиса Фонда Heinrich Böll.
